В Писании содержится множество указаний на Небесную природу Христа. На то, что Он, смиренно называвший Себя Сыном Человеческим, на самом деле есть Личность Божественная. Уже само имя Сына Человеческого говорит об этом. Каждый из нас может назвать себя этим именем. При этом мы не солжем и не ошибемся. Но мы себя не называем так, поскольку это и пафосно, и самоочевидно, и, что важнее всего, у нас для себя нет других имен. Христос именно так называет Себя потому, что это имя для Него не родное, а усвоенное. Он — Сын Божий, это — Его имя от века. Сын Человеческий — это имя того, кем Он изначала не был, но со временем, по причине любви к нам и послушания Отцу, стал. Это, кроме сказанного, еще и мессианское выражение из видения пророка Даниила: “Видел я в ночных видениях, вот, с облаками небесными шел как бы Сын Человеческий, дошел до Ветхого днями и подведен был к Нему. И Ему дана власть, слава и царство, чтобы все народы, племена и языки служили Ему; владычество Его — владычество вечное, которое не прейдет, и Царство Его не разрушится” (Дан. 7, 13–14).

Говоря о том, что любящий сына или дочь, отца или мать более, чем Его (см.: Мф. 10: 37), что еще хочет сказать Иисус Христос, как не то, что Он есть Тот, Кого нужно любить “всем сердцем, и всею душею, и всею крепостию, и всем разумением” (см.: Лк. 10: 27). То есть, Он — Господь Бог.

Когда Петр в ответ на третий раз повторенный вопрос: “Любишь ли ты Меня?”, — с печалью отвечает: “Господи! Ты все знаешь. Ты знаешь, что я люблю Тебя” (Ин. 21: 17), разве в этом ответе мы не слышим исповедание Христа Богом?! Ведь кто, кроме Бога, может знать все? Это не восклицание Фомы, произнесшего: “Господь мой и Бог мой” (Ин. 20: 28). Но для исследующих Писания и не довольствующихся тем, что находится на поверхности, эти внутренние открытия ценны не меньше, а может быть и больше.

А насколько чудесен способ, каким Христос расплатился со сборщиками подати на храм (см.: Мф. 17, 24–27)?! Столь божественно и вместе с тем столь просто, даже буднично, что сомнений не должно остаться. Тот, Кто изо рта первой вытащенной рыбы вынимает нужную сумму денег, не просто Бог истинный, но еще и Бог смиренный, Бог тихий, Бог, творящий чудеса кротко.

В “Легенде о великом Инквизиторе” Достоевский останавливается на искушении Христа в пустыне. Устами своего персонажа автор говорит о том, что даже если бы мы ничего больше, кроме этого короткого евангельского рассказа, не знали, и тогда было бы ясно, как Божий день, что есть Бог и есть диавол. Предложенные вопросы не были человеческими. Их задавал “грозный дух отрицания”, человекоубийца, который все теми же тремя искушениями (других у него нет), как отмычками, вскрывал все(!) людские сердца. Его отмычки сломались на Христе. И ответы, которыми отвечал Постившийся в пустыне, тоже не были человеческими. Палач и знаток нашей падшей природы сделал три смертоносных выпада. И каждый раз его оружие нашло пустоту, а не цель, умело отбитое более искусным воином. Очень спокойно, кротко, не выходя из себя Христос дал понять врагу, что его власти пришел конец. Ни одного слова от Себя не сказал Сын Божий, но отвечал словами из Писания, из книги Второзакония. Эта краткая духовная схватка в пустыне, при всей своей глубине, описана столь коротко и безыскусно, что вывод очевиден — это не человеческий текст. Это — Слово Божие.

Такова же и молитва Господня. Кратка и проста, но сколько драгоценного веса в этой кажущейся легкости! Она не цветиста и не поэтична, как псалмы. В ней нет метафор, нет слов, значение которых нужно искать в словарях. И, вместе с тем, отцы назвали ее “сокращенным Евангелием”. Смысл всей Библии нужно усвоить духовно, правильно, чтобы, молясь этой молитвой и говоря о Небе, об Имени, о Царстве, о Хлебе, подразумевать то, что надо, а не то, что кажется и так понятным.

Уже то, как родилась и как была подарена эта молитва, чудесно. Лука говорит, что Господь в одном месте молился (см.: Лк. 11: 1). Он молился часто, в храме и в пустынных местах, днем и среди ночной тишины. Это были не наши молитвы. В них не могло быть такой знакомой всем нам печали о совершенных грехах и просьб о помиловании. В них не было суетных и корыстных прошений, которыми люди так часто оскорбляют слух Всевышнего. Это было что-то совершенно особое и благоуханное. И вот Он “перестал”, и тогда “один из учеников сказал Ему: “Господи, научи нас молиться!” Господь дает ответ тут же, без размышлений и приготовлений. Его только что молившийся дух насыщен общением с Отцом, и от Своей полноты Он уделяет нам необходимую меру. Он произносит: “Когда молитесь, говорите”, и вслед за этими словами в воздухе звучит текст, который отныне будет звучать миллионы раз, на всех языках, на всех континентах (см.: Лк. 11: 1–13). Поистине “Ты прекраснее сынов человеческих; благодать излилась из уст Твоих” (Пс. 44: 3).

В Царство Небесное ведет узкий путь и тесные ворота. В царство молитвы должен также приводить узкий путь. Господне повеление: “молясь, не говорите лишнего” (Мф. 6: 7) — об этом. Это не значит, что молитва Господня отменяет все роскошество псалмов, славо­словий и песнопений духовных (см.: Еф. 5: 19), которыми столь богата Церковь. Не отменяет, но смысл молитвы осознается через внутренний мир всей Библии и через Евхаристию. Изучая Писание, участвуя в Литургии, усиливаясь исполнять заповеди, христианин делает свое сердце созвучным главной христианской молитве, и она постепенно вбирает в свою бездонную простоту всю жизнь человека.

***

Один богомолец, мужчина преклонных лет, на исповеди был спрошен священником, молится ли он. “Конечно. Я читаю “Отче наш”,  — был ответ. “Но этого мало. Есть ведь еще много акафистов и канонов, есть псалмы”, — продолжал священник. “А я, отче, прочел толкование Максима исповедника на молитву Господню и понял, что в этой молитве скрыты все молитвы и весь закон Божий”, — отвечал человек. Удивился священник и глубине ума, и простоте ответа и допустил богомольца к Святой Чаше. Не от лени и не от невежества читал пожилой христианин лишь одну молитву Господню. Уже количество перешло у него в качество, уже вернувшийся к себе ум и собранная в молитве душа не нуждались в многих словах. Для того чтобы излить перед Богом душу, ему уже хватало тех коротких слов, которые не нужно выдумывать, которые большинство людей знают наизусть.

***

Молитва Господня связана с Книгой Бытия. И та, и другая начинаются с Неба. Это не то небо, по которому летают самолеты и которое изучают метеорологи. Это небо духовное. “Га-шамаим” первой книги Писания, это то небо, которое Элогим сотворил вначале. Это, согласно толкованиям отцов, ангельский мир. Поэтому в Бытии далее сразу прекращается разговор о небе и продолжается о земле, которая безвидна и пуста. Поэтому становятся понятны слова о воле. “Да будет воля Твоя и на земле, как на небе” (Лк. 11: 2) — означает, что на некотором небе волю Отца выполняют сознательно и разумно. Точно так же ее нужно исполнять и на земле. Этим небом, на котором творят волю Божию, является ангельский мир.

Так же, оторвавшись от земных стереотипов, нужно мыслить и о Царстве. Оно не приходит приметным образом, и если сердце очищено от страстей, оно “внутри нас есть” (см.: Лк. 17: 21). Молясь о том, чтобы оно пришло, нельзя представлять ничего внешнего, могущего истлеть и исчезнуть. Это Царство не от мира сего. Воображению оно не подвластно.

***

Молитва Господня подобна скрижалям, тем каменным доскам, которые Моисей принес с вершины Синайской горы. Там были заповеди, и начертаны они были не как попало. Вначале шли заповеди, касающиеся Бога. Не знать иных “богов”, благоговеть перед Именем Творца, не кланяться идолам и чтить особый день, для того чтобы размышлять о делах Божиих и не дать суете поглотить себя — в этом смысл древнего, начального богопочтения. На второй скрижали были написаны заповеди, регулирующие отношения между людьми. Повеление чтить родителей, запрет на убийство, блуд, воровство, клевету и зложелательство. Если бы народы, читающие Библию, усвоили эту “ветхозаветную” нравственность, уголовными кодексами можно было бы топить печи, и большую часть судов можно было бы закрыть за ненадобностью. И не верующие в Бога люди не прочь жить в мире, где не льется кровь и не похищается чужое имущество.

Согласно логике Скрижалей, нравственная чистота человеческой жизни идет вслед за почитанием Бога. Сначала провозглашаются и требуют исполнения заповеди, поставляющие человека перед Лицом Творца, и только тогда человеческие отношения могут быть упорядочены и очищены.

Такова же внутренняя логика Господней молитвы. Есть Небесный Отец, наш долг — прославлять Его Имя, приближать Его Царство и творить Его волю. Все остальное приложится.

Вот уже несколько столетий мир, вырвавшийся из церковной ограды, пытается построить общество, где Бога вспоминать не будут, но будут наслаждаться плодами христианской нравственности. Честнее и последовательнее многих были коммунисты. “Бога нет, а человека нужно любить до самопожертвования”, — сказали они, и эта идеология родила планетарный концлагерь. Те же представления у современных строителей “земного рая”. Мир без молитвы и сознательного творения Заповедей всегда превращается в мир разврата и людоедства.

***

Когда мы читаем эту великую молитву сами, мы можем не делать никаких приготовлений. Но когда мы собраны на молитву в храме, когда совершается принесение Бескровной Жертвы, то не сразу и не просто произносится нами “Отче наш”. Прежде чем пропеть или прочесть ее на Литургии, священник возглашает: “И сподоби нас, Владыко, со дерзновением, неосужденно смети призывати Тебе, Небеснаго Бога Отца”. Это значит, что Господня молитва литургична, что особый смысл она приобретает в Таинстве Тела и Крови Христовых.

Молитва о ежедневной пище понятна верующему человеку. Но молитва о Небесной пище даже для верующего временами представляет загадку. “Старайтесь не о пище тленной, но о пище, пребывающей в жизнь вечную” (Ин. 6: 27), — говорит нам Христос. Пища, дающая вечную жизнь, — это Причастие. Христианин, который не любит и не понимает Литургию, не ест и не пьет от Источника бессмертия, — это воин, принявший присягу, а затем дезертировавший из армии.

Читая “Отче наш” и произнося прошение о хлебе, мы обязаны спрашивать себя: “Давно ли я причащался?”, “Есть ли во мне стремление к Святыне?”

***

Христос дает человеку силу, но не отнимает и слабость. Чтобы не гордиться, человеку необходимо ощущать свою немощь. Если бы в нынешнем состоянии человек избавился от всех слабостей, он стал бы силен и горд, как демон, а жизнь превратилась бы в смертельную схватку титанов.

Ни о чем подобном не говорит молитва. Она говорит нам о том, что мы неоплатные должники перед Богом и что нам нельзя гордиться. Хороший врач из яда может сделать лекарство, и Христос извлекает пользу из нашей испорченности. “Если вы столь грешны пред Отцом, — говорит Он, — не злитесь и не обижайтесь друг на друга. Ваше взаимное незлобие и умение прощать заставят Отца так поступить с вашими грехами, как вы поступаете с грехами ближних. Он забудет, простит, совершенно изгладит их”. Так мера нашего отношения к немощам ближних превращается в меру отношения Бога к нашим грехам.

Но даже если мы все простили, уроки смирения не оканчиваются. “Вникай в себя и в учение” (1 Тим. 4: 16), — говорит Павел Тимофею. Мы вникаем в учение Христово и в себя, и что же видим? Наше сердце, наш внутренний Иерусалим разрушен Навуходоносором. Помыслы и страсти, как наглые грабители, входят в проломы стен и грабят город. Когда мы слышали о вере со стороны, но сами не работали на Господней ниве, нам казалось, что чем больше молится и трудится для Бога человек, тем больше самоутверждается он, тем выше поднимает глаза, тем смелее расправляет плечи. Мы ошибались. Исполнение Заповедей учит смирению. Глубокая внутренняя порча становится понятна и ощутима человеку. Всецело зависящим от Бога чувствует себя человек; жаркое дыхание врага заставляет человека сильнее взывать о защите и помощи.

***

В “Символе веры” о диаволе не говорится. Верить в него мы не обязаны. Но молитвенный труд открывает перед человеком не только бездну вверх, но и бездну вниз. У Бога есть враг. Если мы с Богом, то он и наш враг. Более того, не имея возможности вредить неприступному в Своей славе Творцу, враг вредит человеку, видя в нем образ Того, против Кого он восстал.

Голосом немощи оканчиваются прошения Господней молитвы. Просьбой не допустить до соблазна, до греха и падения; просьбой избавить от диавола, который “ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить” (1 Пет. 5: 8).

Это не молитва Самого Христа. Это молитва, Христом подаренная нам. Сам Он молится иначе. Он имеет право говорить “Отче Мой”, поскольку Он — Единородный, Единственный Сын Божий. Он не боится диавола и искушений. Это диавол боится Его, поскольку знает, что в Нем ничего своего не имеет.

Но не словами о лукавом заканчивается молитва. Много было бы ему чести. Последними словами Христос учит исповедовать, что Бог может дать нам просимое. Ведь у Него и Царство, и сила, и слава.

После преславного Воскресения и Вознесения, после Сошествия Духа Святого и рождения Церкви мы добавляем к этим словам исповедание того, что Сын и Дух равно с Отцом обладают Царством, силой и славой. Так научил Церковь Дух, таково единое бытие Неразделимой Троицы.

***

Мир убыстряет свое движение, отнимает у человека время не только на продолжительные молитвы, но даже на неспешное раздумье. Благословенную краткость и священную тесноту подарил нам в молитве Господь Иисус Христос, чтобы, протиснувшись между малых слов, мы обрели подлинную свободу. И чем дольше живешь, чем больше читаешь и произносишь слова молитвы Господней, тем больше ощущаешь себя находящимся лишь в преддверии молитвы.

Мы не знаем, о чем просить и что говорить, но Ты, Господи, уста наши отверзаешь, и уста наши повторяют сказанное Тобой.

Протоиерей Андрей Ткачев